Форум » Тусовка » ЛИТЕРАТУРНАЯ СТРАНИЧКА. » Ответить
ЛИТЕРАТУРНАЯ СТРАНИЧКА.
Киселева: Ждем рассказов!!!
Ответов - 36, стр:
1 2 All
Ронда: Продолжение будет завтра... а может и сегодня. Пошла искать.
Ронда: Вот стихи нашла. Н. Заболоцкий ЖУРАВЛИ Вылетев из Африки в апреле К берегам отеческой земли, Длинным треугольником летели, Утопая в небе, журавли. Вытянув серебряные крылья Через весь широкий небосвод, Вел вожак в долину изобилья Свой немногочисленный народ. Но когда под крыльями блеснуло Озеро, прозрачное насквозь, Черное зияющее дуло Из кустов навстречу поднялось. Луч огня ударил в сердце птичье, Быстрый пламень вспыхнул и погас, И частица дивного величья С высоты обрушилась на нас. Два крыла, как два огромных горя, Обняли холодную волну, И, рыданью горестному вторя, Журавли рванулись в вышину. Там, вверху, где движутся светила, В искупленье собственного зла Им природа снова возвратила То, что смерть с собою унесла: Гордый дух, высокое стремленье, Волю непреклонную к борьбе — Все, что от былого поколенья Переходит, молодость, к тебе. А вожак в рубашке из металла Погружался медленно на дно, И заря над ним образовала Золотого зарева пятно.
Киселева:
Ронда: Продолжаю...... Юрий Качаев рассказы ГАМЛЕТ С полуночи над бором заревела гроза. Вначале небо крест-накрест исполосовали молнии, а потом сорвался северный ветер-листобой. Его разбойничий посвист мешался с ударами грома. Деревья за окном стонали и вскрикивали. Чуть позднее по стеклам забарабанило — словно кто-то швырял в окно мелкую-мелкую дробь. В неживом свете молний было видно, что это хлещет град. Наутро град еще покрывал тонким слоем землю. Повсюду валялись обломанные бурей сучья, а на поляне перед зданием санатория лежала навзничь матерая сосна. Ее выворотило вместе с корнями. Мы, обитатели санатория «Красный бор», подивились силище ветра, поговорили о прошедшей ночи, и тут один из нас, дагестанец Расим, сказал: —Поглядите, кого я нашел. Пожалуйста. На его ладони сидел вороненок. Это был уже слеток, потому и не разбился. Мы знали, где вили гнезда вороны,— у линии железной дороги, и посоветовали Расиму отнести найденыша туда. Раеим вернулся ни с чем, По его словам, тамошние вороны не обратили на своего сородича никакого внимания. —А он голодный, плачет,— пояснил Расим. Так вороненок остался при санатории. Мы все ломали голову, как назвать нового жильца. И кого-то осенило: —Братцы, да вы посмотрите на него: вылитый принц Гамлет в трауре! Мы расхохотались. Большой унылый нос и глянцево-черное оперение действительно придавали вороненку похоронный вид. Скоро он уже знал свое имя и даже научился повторять его. —Кхамлет! — раздавался под окном хриплый крик. Стало быть, наш питомец проголодался. Угощение, особенно семечки, он принимал ото всех, но брать себя на руки позволял только Расиму. Каждый день мы наблюдали уморительную картину: идет Расим, а следом, как на привязи, ковыляет Гамлет. Они даже внешне были чем-то похожи: оба носатые и черные. Когда вороненок не поспевал за своим другом, он подлетывал. Однако летать как следует еще не умел. Наш лечебный корпус стоял на отшибе, и санаторное начальство заглядывало туда нечасто. Но вот однажды появился главный врач, суровый грузный мужчина, которого все побаивались. Не успел он войти в корпус, как по пятам за ним увязался Гамлет. Главврач оглядел вороненка и грозно спросил: —Это еще что за явление? Грязь разводить? Не позволю! «Ну, Гамлет, не подкачай»,— про себя взмолились мы. И наш воспитанник не подкачал. Он шагнул к врачу и заявил с сильным кавказским акцентом: —Кхамлет харощий. У главного глаза стали круглые как луковицы. —Кхамлет харощий,— повторил вороненок и осведомился: — Машинка, хлеба ест? В переводе на чисто русский это означало: «Машенька, у тебя хлеб есть?» Машенька была наша диетсестра, и с этим вопросом к ней постоянно обращался Расим. Короче говоря, главврач так удивился, что забыл продолжить обход. Он хотел погладить вороненка, но тот разинул клюв и зашипел: —Тиш-ше... Через полмесяца Гамлет вызубрил десятка два слов. Он умел здороваться, попрошайничать и даже ругаться. Но летать по-настоящему так и не научился. Потом нашей смене пришла пора уезжать. И мы сдали Гамлета с рук на руки новым отдыхающим. Один из них, мой давний знакомец, написал мне: «Первое время «принц датский» слегка хандрил: видимо, скучал по Расиму. Теперь пообвык. Начинает говорить по-немецки. Я сейчас пишу, а он топчется рядом и бормочет: «Кхамлет, гутен морген!»,— хотя на дворе уже вечер. Интересно, узнает ли он Расима? Тот обещался приехать на будущий год».
Киселева: Сразу вспомнился наш вороненок, правда я тогда была совсем маленькая, но помню как он воровал блестящие предметы у дедушки, хотя и был совсем ручной .
Савина: Ронда, спасибо, доставили удовольствие!
Ронда: Вера Виктровна и вам спасибо, что зашли к нам в гости.
Киселева: Да, Вера Викторовна хоть изредка заходит, а вот Ирина Александровна нас совсем видать покинула
Ронда: Продолжаю рассказить........... В РАЗВЕДКУ ИДЕТ УРАН Зимним днем сорок третьего года в стрелковый полк прибыл рядовой Сергей Степанов с крупной овчаркой Ураном. Начальник штаба части, выслушав доклад солдата, захотел погладить собаку и только протянул руку, как пес подался вперед и оскалил зубы. —Лежать! — быстро скомандовал вожатый, и Уран послушно выполнил приказ. Офицер спросил Сергея, что умеет делать его четвероногий друг. Степанов обстоятельно рассказал, как в школе военного собаководства пес прошел подготовку по специальности «разведчик». Он обладает острым чутьем и слухом. Смел и ловок в нападении. Предан хозяину. Дисциплинирован. Вынослив. Обучен многим приемам, необходимым в разведке. Но майор слушал подробные объяснения рядового Степанова недоверчиво. Вскоре разведчики получили задание захватить «языка». Старшина Петров хотел было привычно ответить: «Есть захватить «языка»!» Но начальник штаба полка остановил его предостерегающим жестом и, многозначительно посмотрев на старшину, уточнил задание: «Язык» нужен солидный. Приказ штаба армии. Для усиления группы назначен рядовой Степанов со служебной собакой». Старшина, привыкший ничему не удивляться, на этот раз не смог скрыть растерянности: его прославленную группу разведчиков усиливают? И кем? Неизвестным солдатом с собакой! Да она своим лаем всех фрицев на ноги поднимет... Заметив, что старшина помрачнел, начальник штаба улыбнулся. —Зря расстраиваешься. Уверен, когда вернетесь, еще благодарить будешь за пополнение. ...Ночью разведчики пошли на задание. Гитлеровцы периодически освещали местность ракетами. Но бойцов это мало беспокоило. Одетые в маскировочные халаты, они растворились в белой пелене падающего света. «Вот только бы собака не тявкнула»,— с опаской думал старшина, то и дело бросая косые взгляды на овчарку. Он все еще не мог поверить в то, что собака может принести в поиске пользу. Бойцы бесшумно пробирались вперед, держа наготове оружие. Вдруг овчарка, как по команде, залегла. Насторожились и разведчики. И вскоре между окопами и заграждениями увидели гитлеровский патруль. Через несколько минут, когда все стихло, они двинулись дальше. Показались очертания вражеских траншей. Разведчики стали продвигаться попластунски, ползла и собака. Проход через проволочное заграждение, которое встало на пути, подсказал Уран. Он потянул поводок вправо и вскоре вывел группу к свежему разрыву в проволоке. Убедившись, что проход не заминирован, бойцы по очереди проникли на территорию, занятую гитлеровцами. Кругом ни души. Через несколько сот метров Уран насторожился. Степанов дал знак товарищам залечь. Старшина хотел спросить у вожатого, что случилось, но услышал чужой говор. Мелькнул огонек сигареты. Еще через некоторое время разведчики сумели рассмотреть, что у вражеского миномета находится дежурная группа. Но старшина помнил приказ начальника штаба о том, что нужен «язык» не простой, а «солидный», способный дать важные данные. Группу обошли стороной, Уран вел себя примерно. Вскоре разведчики вышли к неболь¬шому блиндажу, возле которого увидели часового. Старшина Петров решил действовать. Группа захвата оцепила блиндаж, бесшумно снять часового вызвался рядовой Степанов. Выждав, когда часовой прислонился к крыльцу, укрываясь от ветра и снега, вожатый снял с Урана поводок и подтолкнул собаку. Овчарка беззвучно, сильным ударом в спину сбила фашиста с ног. Бойцы мгновенно обезвредили его. Петров медленно приоткрыл дверь блиндажа и осмотрелся. В углу стояла кровать, возле нее горел небольшой светильник. Офицерская форма аккуратно висела на плечиках. На столе лежала кобура с пистолетом. Старшина решил еще раз использовать овчарку. Уран рывком свалил с кровати спавшего гитлеровца. Фашист, падая, ударился головой о край стола и потерял сознание. Ему быстро связали руки, заткнули рот и, прихватив портфель с бумагами, стали быстро уходить к своим, так как группа прикрытия дала знать, что гитлеровцы подняли тревогу. Захваченного «языка» вели впереди группы. За ним по пятам шел вожатый с собакой. Едва разведчики прошли проволочное заграждение, вслед им раздались автоматные очереди. Их заметили. Отстреливаясь, группа ускорила шаг. Но фашисты открыли минометный огонь. На помощь разведчикам пришли артиллеристы, они прикрыли их отход и дали возможность благополучно доставить «языка» на командный пункт. Пленный полковник дал ценные показания, а в его портфеле лежали важные документы и карта, на которой были нанесены огневые точки. Командование, да и все разведчики высоко оценили участие Урана в операции и убедились в его отличной выучке. За успешно проведенный поиск все бойцы группы были награждены медалями «За отвагу». А старшина Петров с тех пор без рядового Степанова и его четвероногого друга в разведку не ходил. Настало лето. Степанов с Ураном уже много раз участвовали в рейдах по тылам противника. Были ранены, но из строя не выходили. Однажды при форсировании Вислы разведчики переправлялись на лодках и плотах. Уже на самой середине реки их заметили фашисты и открыли минометный огонь. Степанов с Ураном оказались в воде. Вожатому трудно было плыть в одежде. Тогда Уран зубами вцепился в гимнастерку своего хозяина и помог ему добраться до мелководья. Выбравшись на берег, они бросились догонять группу, которая уже вступила в бой. По пути Степанов заметил вражеский миномет и, подкравшись к нему, метнул несколько гранат. Одного из оставшихся в живых фашистов Сергей застрелил. Второго Уран свалил на землю, дав возможность Степанову разоружить его и взять в плен. Смелая операция разведчиков помогла захватить небольшой плацдарм на вражеском берегу и обеспечить благополучную высадку подоспевшей пехоты. До самой Победы воевали в разведке Степанов и Уран. С. ГАВРИЛОВ
Fenris_wolf: БЕЗ ОШЕЙНИКА - Завтра поедешь на выставку. Эти слова относились к крупному косматому псу того неопределенного серо-бурого цвета, который столь харктерен для кавказких овчарок - могучих, преданных животных, отличающихся неукротимостью нрава и той первобытной злобностью, которая, вероятно, была свойственна первым хищникам, прирученным человеком. Пес повилял хвостом с явной снисходительностью: "Ну, что ж, если вы так хотите..." Сегодня на его долю выпало неслыханное внимание: его привезли из отары, осматривали, ощупывали, измеряли вдоль и поперек, а затем незнакомый человек, занимавшийся этой процедурой, хлопнул его по загривку: "Хорош!" Показал бы он ему "хорош", если бы тут не было старшего чабана, которому Мурад - так звали пса - привык повиноваться во всем. Осматривавший приехал из Москвы. Он отбирал животных для Всесоюзной выставки достижений народного хозяйства. Мураду выпала честь покрасоваться или, как говорил приезжий, быть экспонирванным на этой выставке. Смешные люди! Они проделывали все это так, как будто собаке тут была какая-то радость. На самом деле и выставка, и все, что было сопряжено с нею, представляло интерес только для них, людей; собакам же все это совершенно безразлично. Ведь собаки не умеют думать так, как люди. И Мурад жил тем, что окружало его в данную минуту, не заглядывая вперед. - Куда его теперь? - старший чабан, высокий, черный, с висячими запорожскими усами и в мохнатой барашковой папахе, которую он не снимал ни зимой, ни летом. - Да пустите в кошару, пусть гуляет до утра. - А ошейник? Чабан нерешительно вертел в руках тяжелый железный ошейник с острыми кривыми шипами снаружи, непременное украшение всякой пастушьей собаки. Не ошейник, а настоящая броня, надежно защищающая шею овчарки. Схватит волк за шею и, напоровшись на шипы, отступит. Эту грозную вещицу сняли с Мурада, когда представитель выставки стал обмеривать овчарку. - Да что его надевать: завтра все равно снимать!.. Как-то сразу опустилась, будто упала, бархатная, мягкая, напоенная запахами чабреца и мяты, южная ночь. Скрылись далекие контуры гор, ряды прирамидальных тополей вдоль дороги, по которой изредка пылили арбы, да редко-редко пронесется автомашина. В темноте лишь звенели цикады. Притихшие овцы сбились плотной массой в углу кошары - невысокого глинобитного загона, который по мысли его создателей должен был защищать овец от непогоды и хищников. Тихая ночь, да смотри, чабан, в оба глаза, слушай в оба уха... И случилось так, что эта последняя ночь перед отправкой в Москву выдалась для Мурада очень неспокойной. Смертельная опасность таилась в тишине... В самое темное время, когда, казалось, даже цикад стал смаривать сон, подкрались к кошаре голодные волки. Ветерок тянул на встречу им, и собаки вовремя не учуяли врагов. Невидимые перемахнули волки через загон. Однако живая преграда вдруг выросла перед разбойниками: Мурад. Не счесть схваток, за недолгую жизнь изведанных им. Как таран, сшибался пес грудью с волком, и тот со сломанным позвоночником катился по земле. Когда не удавалось покончить одним ударом, в дело пускались клыки. Беломраморные, крепкие, как лучшая сталь, как ошейник, что сняли с шеи четвероногого стража, они разделались уже не с одним хищником. Но сегодня Мураду не удалось даже развернуться, чтобы принять бой, как подсказывал ему его бойцовский опыт. Он сразу оказался в гуще врага, они окружили его со всех сторон. Со всех сторон злобно щелкали челюсти, зелеными огоньками вспыховали глаза. Один против пятерых. И все пятеро одновременно бросились на него. Напуганные, дрожащие овцы бешенно колотились в углу кошары, сотрясая осыпавшыеся комья сухой глины хрупкие стены. А в другом конце загона раздавались приглушенные хрипы, злобный вой и снова хрип, лязганье челюстей... Когда на помощь собаке прибежали люди, один волк бился на земле в предсмертных конвульсиях, другого, подраненого удалось добить, остальные проворно бежали, растаяли в темноте ночи. Дорогой ценой досталась победа Мураду. Он лежал на сухой вытоптаной земле, которую овцы утрамбовали так, что она превратилась в коричневый камень, лежал без сил, и только слабые вздохи да какое-то бульканье, будто из бутылки с водой выпускали воздух, говорили о том, что он еще жив. Старший чабан осветил пса фонарем, ощупал заботливыми руками. Ран было много, но, вроде, ни одной смертельной. Однако пес не поднимался. Чабан осторожно приподнял морду собаки, подведя под нее ладонь. Мурад почти не реагировал. Люди негромко переговаривались и в их голосах звучали непривычные нежность и сочувствие к погибавшему животному, верно служившему человеку. Догадка осенила всех внезапно: - Ошейник... Надо же было волкам явиться именно в эту ночь, когда Мурад в первые щеголял без обычного своего наряда! Волки не загрызли, они придушили пса, навалившись скопом и стараясь ущипнуть за незащищенную шею. Измочалили, изхватали, шея была мокрая от волчьей слюны. - Эх! - только и смог произнести старший чабан. И он хлопнул папахой о земь. Разве можно было слушать приезжего городского человека: что он понимает в таких делах? Поди, ни единой ночки не провел в степи со стадом у костра из кизяка, живого волка не видал в глаза... Занялся день. Мурад лежал распластаный на боку. Не умирал и не жил. Чабаны отходили и снова приходили. Кто-нибудь все время дежурил около раненого. Неужто пропал пес? Он пролежал так до вечера. А потом, заслышав вызвращающуюся с пастбища отару, вдруг поднял голоау, втяпул ноздрями воздух, чихнул, поднялся шатаясь, отряхнулся, покрутил головой и отправился лакать воду из лужи у колодца. Отлежался! Не только ошейник, но и шея крепка у пастушьей собаки. Мускулистая, твердая, шерсть как войлок. Скоро не прокусишь! Что ж живи, Мурад, верно служи человеку. - А ведь если бы не он, тю-тю наша отара, - сказал один из пастухов, провожая собаку взглядом, и больше к этому не возвращался никто. В степи не говорят много. Б.С.РЯБИНИН
Киселева: Интересный рассказ, спасибо!
Fenris_wolf: Да не за что, всегда пожалуйста. Байрон "Надпись на памятнике ньюфаулендской собаке" Когда надменный Крез, бесславный, но вельможный, Заснет последним сном под мраморной плитой, Услужливый резец кудрявой похвалой Венчает прах его, ненужный и ничтожный, И приглашет всех раскошный мавзолей Усопшего почтить слезою лицемерной. А бедный добрый пес, приветливый и верный, Самоотверженный, нежнейший из друзей, Всю жизнь отдавший нам, - безвестным погибает; Забвенье ждет его и здесь, и в небесах, Где жалкий человек, одушевленный прах, Приема пышного по праву ожидает. Не приклоняйтесь же с печалью лицеменой Над этой урною, в ней нету никого, Над кем бы плакать вам, лежит тут друг мой верный: Я одного лишь знал,-здесь тлеет прах его. (Мрачновато, но зато, показывает отношение хозяев к своим питомцам)
Киселева: Fenris_wolf А это вообще без комментариев! Спасибо!
Савина: Браво всем, кто размещает здесь стихи и рассказы! Здорово! Спасибо!
Ронда: Спасибо Вера Викторовна.
Савина: Спасибой не отделаетесь! Требую продолжения "странички"!
Ронда: ПЛУТАНЯ Шурка часто останавливался и все заглядывал в корзинку, где на мягкой подстилке, свернувшись калачиком, дремал щенок. Совсем еще крохотный, с пепельными подпалинами на боках, он смешно таращил глазенки и потихоньку поскуливал. Подарил щенка Колька Почивалов. Вместе с корзинкой. У Кольки была овчарка, и обзавестись породистой собакой Шурка мечтал давно. — Вот тебе Плутаня, как обещал,— торжественно произнес приятель, вручая корзинку. — Как, как? — переспросил Шурка. Ему хотелось, чтобы щенок вырос сильным и широкогрудым, как соседский Джульбарс, а тут... — Плутаня,— повторил, засмеявшись, Колька.— Мы его так прозвали потому, что другие сразу свой сосок находили, а он тыкается, тыкается носом, никак не найдет. Плутает, значит. Понял? — Понял,— упавшим голосом ответил Шурка. В деревнях не принято держать собак дома, но ради овчарки мать высвободила на кухне уголок, постелила туда старую телогрейку. с Нюськой и Симкой нетерпеливо во дворе в ожидании брата, — Идет! — первым увидел его Петька, и они с Нюськой наперегонки бросились навстречу. Старший брат быстро охладил пыл младшего, дав Петьке легкий подзатыльник, когда тот бесцеремонно хотел выхватить щенка из корзины. Нюська тоже заглянула в корзинку, потрогала щенка пальчиком, взвизгнула от удовольствия и с чисто женским любопытством поинтересовалась: — Как мы его назовем? назвали,— хмуро отозвался Шурка. – Плутаня. — Ой, как здорово! — захлопала в , Симка.— Плутаня! — позвала она, но щенок еще не понимал, что Плутаня — это он, и безмятежно позевывал. Обилие чужих лиц его не смущало. Малыш всем пришелся по душе. Даже мать не очень ругалась, когда он, проникая в горницу, оставлял маленькие лужицы на недавно крашенном полу, и лишь раз замахнулась на него тряпкой, когда обнаружила на своих новых тапках весьма явные следы пробивающихся собачьих клыков. Но потом начались настоящие неприятности. Где и как — неизвестно, но нахватался Плутаня блох. Сначала он почесывался слегка, потом все сильнее. Не зная еще, что это за напасть и как с ней бороться, он жалобно повизгивал и изо всех сил, где только мог достать, чесался задней лапой. Мать налила в таз теплой воды, выкупала его с мылом и уложила в угол на фуфайку. Когда все собрались дома, увидели такую картину: Плутаня спал на спине, безмятежно разбросав в стороны все четыре лапы, и сладко посапывал. — Ну ребенок, чистый ребенок в зыбке,— улыбнулась баба Феня. Плутаня подрастал день ото дня, превращаясь на глазах из неуклюжего щенка в породистую крупную собаку. Во всем его облике ощущались собственное достоинство и си¬ла. Он не позволял себе ни брехнугь просто так, ни сделать лишнее торопкое движение. А Шурку любил беззаветно. Всегда находился рядом. Провожал в школу, встречал после уроков, шел с ним в кино. Они и спали летом вместе на старом сеновале. Какие только шутки не выделывал Шурка со своим любимцем. Бывало, набегаются оба на улице, возвращаются домой, мать кормит обоих молоком с хлебом. Шурка — за столом, Плутаня — у двери. По тому, как он сосредоточенно лакает свою порцию, чувствуется — проголодался пес. Но вот Шурка, подмигнув сестренкам, отодвигает свою кружку и с сожалением произносит: — Что ж ты, Плутаня, все съел, а мне молока не хватило? Плутаня перебирает передними лапами, смотрит в свою миску, которая и на половину не убавилась, облизывает с усов вкусные мо¬лочные капли и отодвигается в сторону. Бери, дескать, мою миску. За столом раздается хохот, а Шурка бросается к Плутане и обнимает его за шею. Прошел год, другой……. Шурка окончил школу и летом работал штурвальным на комбайне. Жара, пыль, грохот и запах солярки — ничто не пугало Плутаню, он тоже целыми днями торчал на комбайне. Осенью Шурке принесли из военкомата повестку. Деревенские проводы в армию — веселые и шумные. И Плутаня никак не мог взять в толк, чего это хозяин чаще обычного поглаживает его. Шурку проводили утром. Плутаня прождал его весь день, вечером попросился в избу, лег у порога, положил голову на вытянутые передние лапы. Когда все сели ужинать, мать налила Плутане мясных вкусных щей, но он даже не притронулся к ним, а печально смотрел на то место за столом, где обычно сидел Шурка... Шурку, как знающего технику, определили в танковые войска. Он регулярно присылал письма, их читала вслух Симка, когда за столом вся семья. Плутаня тоже слушал, поводя ушами и наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, и, когда сестра, закончив чтение и снова сложив письмо в конверт, говорила, обращаясь к собаке: «А тебе, Плутаня, Шурка тоже привет шлет»,— пес умильно смотрел на нее и радостно бил хвостом по полу, заслышав знакомое имя. То ли по этой причине, то ли потому, что Симка чаще других его кормила, но пес во всем ее слушался, что окончательно укрепило Симкин авторитет у младших. Так шел месяц за месяцем. Последнее солдатское письмо от Шурки, или как теперь с легкой руки бабы Фени стали его уважительно звать — Александра, самым коротким: он сообщал, что служба за¬канчивается и через две недели он будет дома. Встречать его не надо, доберется сам: какие у солдата вещи. Отец взял календарь и стал когда письмо написано, когда на воинской почте поставили штамп, да сколько оно шло. Получалось, что, если не возникнет ничего непредвиденного, Александр должен приехать в среду. — Давай мать, готовься солдата встречать,— сказал он. В эти дни только и разговоров было, что о Шурке. Плутаня вертелся всегда рядом, и ребята то и дело напоминали ему: — Ну, Плутаня, скоро Шурка приедет. Встречать будешь? Плутаня в ответ легонько повизгивал и ви¬лял хвостом. А в среду он исчез. Правда, за сутолокой отсутствия собаки не заметили: мало ли где бегает. Солдата прождали весь день. Мать с надеждой смотрела на каждую останавливающуюся у перекрестка машину. Шурки не было. Начало смеркаться. — Теперь до завтра,— решил отец.— Не пойдет же он ночью, да еще пешком. Но Шурка все же приехал. Вернее, пришел. Поздней ночью, вместе с Плутаней! Когда закончились первые поцелуи, рукопожатия, обратив, наконец, внимание на Плутаню спросил, усмехаясь: — Встречал он, что ли, тебя? Целый день где-то пропадал. — Встречал,— как-то неопределенно ответил Шурка, ласково поглаживая собаку по голове, а та блаженно жмурилась.— Да еще как встречал. И рассказал, как было дело. Напрасно прождав попутку, Шурка решил идти пешком. Дорога в темноте высвечивалась накатанными колеями, кругом стояла удивительная тишина. До села, которое пряталось в низине, оставалось не больше трех километров. И в эту минуту чуткое ухо солдата уловило доносившийся из леса шум: кто-то, кусты, ломая сухие сучья, быстро двигался к дороге. Когда же Шурка заметил стремительно метнувшуюся от ближайших кустов тень, сомнений не оставалось: волк. И Шурка машинально поднял чемодан, пытаясь защититься. Что скрывать, даже у бывалого солдата замерло сердце. А «волк» вдруг радостно завизжал, заскулил, бросился лизать руки. И тут Шурку осенило: Плутаня! Не в силах сделать больше ни шагу, он сел прямо на дорогу, прижимая к груди собачью голову, а Плутаня облизывал его и радостно взвизгивал. Как узнал Плутаня о приезде своего хозяина, где пропадал день, как догадался, по какой дороге и когда пойдет Шурка? На все эти вопросы никто не даст ответа. А.Островский
Киселева: Савина пишет: Спасибой не отделаетесь! А им палец в рот не клади, вишь ужо настрочили!
Ронда: Вечером еще один обещаю настрочить
Ронда: НА ЗАСТАВЕ Кто первый из пограничников так назвал его, неизвестно. Только все нашли, что кличка ему очень подходит. И что удивительно, сам пес ее принял, сразу же стал откликаться. А теперь представьте себе среднего роста дворнягу, с лохматой-прелохматой шерстью. Глядя на Шурку, можно подумать, что над созданием его масти ломал голову чуть ли не весь собачий род. Лапы у него рыжие, грудь белая, морда черная с красноватыми подпалинами на щеках, а бока... О боках лучше и не говорить! Они как одеяла, сшитые из цветных кусочков,— чего только в них не намешано! Зато вот о характере Шурки такого не скажешь. Впрочем, чтобы иметь представление о его характере, надо по порядку рассказать, как он попал и прижился на пограничной заставе. Как-то летним вечером начальник заставы проводил в казарме служебное совещание. Он разбирал действия нарядов и тревожной группы во время учебного поиска нарушителя. И тут в окно он вдруг увидел во дворе Катюху-Матюху, так шутливо называл капитан свою пятилетнюю дочку, которая вошла в ворота заставы в сопровождении незнакомого пса. Катя что-то сказала часовому и, опираясь на широкую спину пса, неспеша прошла по аллейке к дому, где жили офицерские семьи. Девочка и пес вели себя так, как будто они возвращались с привычной прогулки и были давнишними друзьями. Закончив совещание, капитан заторопился домой. Ему не терпелось узнать, где нашла и зачем привела дочь на заставу чью-то дворнягу. Ведь Катя уже хорошо знала, что на заставе держат только служебных овчарок. Их дрессируют в специальных школах, а потом присылают сюда, где для них выстроена просторная вольера, где они живут по строгому распорядку дня и несут службу на границе с вожатыми. Капитан нашел друзей на крыльце дома. Катя уже успела взять у матери большой гребень и расчесывала им спутанную, всю в репьях и колючках шерсть дворняги, с удовольствием позволявшей не только вычесывать себя, но и сидевшей так картинно, так величаво, будто она как раз и была тем сказочным королевским псом, которого ежедневно мыли и расчесывали искусные мастера-цирюльники. Из расспросов выяснилось, что Катя не дождалась, когда в детский сад за ней зайдут родители, а самостоятельно пошла домой, благо из деревни хорошо видно заставу, дорога к ней прогнувшимся живописным мостиком сбегала по луговине с одной сопки на другую. Вот тут-то по дороге к дому и встретила Катя нового знакомого, который ей очень понравился и охотно пошел за ней. Что и говорить, начальнику заставы при его беспокойной жизни прибавилась еще одна забота: как поступить с незваным пришель-цем. А что пес был пришельцем, капитан не сомневался. В деревне, что находится поблизости от заставы, он знал все дворы, знал наперечет и всех деревенских собак. В округе же на десятки километров, если не считать стойбища чабанов, не было других населенных пунктов, и пес мог прийти сюда только из какой-то отары. Скорее всего не поладил с собратьями и ушел от них. Смотрел капитан на то, как под руками дочери блаженно улыбается пес, как очищается, набирает шелковистость и блеск его лохматая разноцветная шерсть, и думал: «Что же все-таки делать с такой смешной дворнягой?» Попробовал было урезонить дочь, что, мол, собаку надо вернуть хозяину, наверняка он потерял ее, беспокоится. Но куда там! Девочка и слушать об этом не хотела. — Собачка сама пришла ко мне. Папа, разве ты не понимаешь, что ее обидели? Разве не видишь: там ей было плохо? Вот и весь сказ. Пришлось капитану держать совет со старшиной заставы. Старшина тоже любил собак и как-то сразу принял сторону девочки. — По-моему, песик смышленый. Оставим его на заставе. Зачислим на котловое довольствие. А чтоб не зря ел солдатский наваристый харч, приучим нести пограничную службу. Так и остался лохматый пришелец на заставе. И прав оказался старшина: Шурка на деле доказал свою смышленость. Решили, что если он ушел от чабанов, то умеет пасти овец, а значит, и службу надо подыскать ему подходящую. И такая нашлась. В пустынном, безлюдном месте, где стоит пограничная застава, водится много косуль, волков, лисиц. По ночам, особенно в летнюю пору, часто кто-нибудь из них забегает на контрольно-следовую полосу. Вот и приучили Шурку дежурить в ночное время около системы, не подпускать к ней зверье, с чем он и справлялся превосходно. И началась у Шурки полугражданская-полувоенная жизнь на заставе. Утром он провожал Катю в сад. Днем где-нибудь в закутке отсыпался, а потом встречал Катю и до позднего вечера играл с ней. А какая у них была дружба, можно судить по такому эпизоду. Обычно, прежде чем выехать с заставы, ма¬шины останавливаются у ворот. Водителю надо то забежать к дежурному и доложить о своем выезде, то дозаправить машину, а то просто подождать старшего, который задержался в казарме или канцелярии. Как-то молодой солдат-водитель перед выездом остановил машину у ворот, а сам побежал по каким-то делам. Катя в это время играла непо-далеку от машины и увидела, что дверка кабины осталась открытой. Девочка попыталась захлопнуть ее, но сделала это неудачно. О кромку дверцы порезала палец. Увидела на ранке кровь, присела на подножку машины, негромко заплакала. И тут к ней мигом примчался Шурка. Вскоре прибежал и шофер. Солдат хотел было подойти к девочке, узнать, что случилось, почему она плачет, но на него с яростью набросился пес, который, видимо, решил, что во всем виноват шофер. И сколько солдат ни пытался сначала уговорить, а потом отогнать Шурку от машины — пес был непреклонен. Так и не подпустил он к Кате никого до тех пор, пока на место происшествия не пришел сам начальник заставы. Только ему мог доверить Шурка своего друга, попавшего в беду. С этого случая Шурку еще больше зауважали. Говорили: «Хотя и дворняжка, но характер волевой, пограничный, в дружбе не подведет». А повар полюбил Шурку за точность. С того момента, когда пес стал дежурить на границе, он никогда не опаздывал на ужин. Приходил в столовую вместе с солдатами, получал свой «ночной паек», после чего с нарядами отправлялся на границу. Наверное, так и служил бы Шурка на заставе по сей день, если бы там не произошло очень важное для него событие. Из одного столичного журнала на заставу приехал корреспондент, который собирался написать о службе и жизни молодых пограничников. Корреспондент переговорил со всеми ребятами, обошел все помещения, был на занятиях в классе, на стрельбище, выходил с нарядами на границу. В первый же день пребывания на заставе корреспондент увидел собаку. Похоже, что пес ему тоже понравился, потому что он стал расспрашивать про него, пробовал подманить к себе косточкой, специально оставленной от обеда. Однако Шурка почувствовал недоброе и не только не хотел подходить к корреспонденту, а завидев его, низко опускал морду и хвост и понуро уходил прочь. Три дня прожил корреспондент на заставе, но так и не сумел подружиться с Шуркой, чем немало удивил пограничников, так как подобной нелюдимости за псом раньше не замечали. Собираясь в Москву, корреспондент согласился взять с собой Катю. Условились, что здесь до самолета Катю проводит мать, а на столичном аэродроме ее встретит бабушка, которая ждет не дождется внучку в гости. «Газик» с Катей и корреспондентом выезжал с заставы ранним утром. Возбужденная сборами, прощанием с отцом и пограничниками, она села было с матерью в машину, но вдруг вспомнила, что не попрощалась с Шуркой. Стали звать его. Но Шурка не появлялся. Тогда решили, что он еще не вернулся с границы. А когда машина отъехала от ворот и набрала скорость, на вершине сопки, у подножия которой расположилась застава, Катя увидела одиноко сидевшего Шурку. Он был неподвижен, словно каменный сфинкс, и, видимо, так на свой собачий лад прощался с Катей. Долго на фоне прозрачного утреннего неба была видна из машины уменьшающаяся, тающая в очертаниях маленькая фигурка... А недавно корреспондент звонил на заставу. Он поинтересовался, что нового у пограничников в их жизни, все так ли исправно и добросовестно несет свою службу Шурка. И вот что ему ответили. В тот день, когда Катя уехала к бабушке, Шурка не вернулся на заставу. Верное сердце его не могло пережить расставания с другом. Пес исчез из этих мест. И, по всей видимости, исчез навсегда. В. КЛЮЕВ
полная версия страницы